Как сказано в восьмой главе Экклезиаста: «И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться ...». И этой мудрости человечество старается следовать. Иногда изо всех сил. А что за выпивка без музыки? Скукота.
За столами средневековых пиров берёт своё начало жанр кводлибета (с латинского «кто во что горазд»). Собравшихся на гулянку людей, после пары-тройки чарок неудержимо тянуло на пение. Такое вокально-хоровое безумство строилось по принципу мотета, т.е. многоголосного произведения полифонического склада, состоящего из многосоставных многочастных композиций. В условиях пьяного веселья подобные мотеты из гармоничной полифонии превращались в своего рода перебранку, основанную на пересмешничестве, в ходе которого высмеивались недостатки друг друга.
Композиторы барокко использовали технику кводлибета при создании шуточных и пародийных сочинений. Самый известный «Свадебный кводлибет» принадлежит Иоганну Себастьяну Баху (BWV 524) и представляет собой десятиминутную череду бессмыслицы, шуток, каламбуров, пародий на различные песни и отсылок к другим произведениям искусства.
Американский композитор и философ Джон Кейдж завершает кводлибетом аэмоциональный Струнный квартет (1949 – 1950). От барочного веселья, увы, не осталось и следа, а отрешённость звучания больше напоминает обратную сторону алкогольной монеты – жуткое утреннее похмелье. В ремарках композитора Quodlibet символизирует весну.
За пару веков до Кейджа у сладкозвучного Антонио Вивальди в первой части «Осени» из цикла скрипичных концертов Le quattro stagioni (Четыре времени года) мы обнаруживаем забавную жанровую сценку «Подвыпившие» (или «Захмелевшие»):
Шумит крестьянский праздник урожая.
Веселье, смех, задорных песен звон!
И Бахуса сок, кровь воспламеняя,
Всех слабых валит с ног, даруя сладкий сон.
Солист в струящихся у скрипки пассажах «разливает» вино; мелодии в оркестровых партиях, с их нетвердой походкой, изображают захмелевших поселян. Их «речь» становится прерывистой и невнятной. В конце концов, все погружаются в сон (скрипка замирает на одном звуке, тянущемся пять тактов!). И все это изображено Вивальди с неизменным юмором и доброй ироничной улыбкой.
Совсем иначе, гротескно и зло рисует пьяного человека Дмитрий Дмитриевич Шостакович в куплетах «задрипанного мужичонки» «У меня была кума» из оперы «Леди Макбет Мценского уезда». Музыка «кривляется» и «гримасничает», инструменты перекрикивают друг друга, соревнуясь в хвастовстве с подвыпившим героем:
Ух Ух Ух Ух Ух Ух
Без вина моя родня
не могла прожить и дня, ух
Ну, а чем я хуже их?
Дую водку за троих, ух
Начинаю пить с утра,
ночи, дни и вечера,
зиму, лето и весну
пью, покуда не засну, ух
Буду пить я целый век
Я душевный человек, ух
Ух Ух Ух Ух Ух
Но хмель мгновенно улетучивается после обнаружения в погребе страшной находки. Следующий за этим эпизодом симфонический антракт предельно динамизирует действие, придавая ему до крайности обостренный, напряженно-нервный, судорожный характер, ускоряя надвигающуюся катастрофу.
Пётр Ильич Чайковский в «уличных зарисовках» скерцо Четвёртой симфонии с помощью деревянных духовых инструментов изображает плясовую песенку «подкутивших мужичков», а её совмещение в коде с бодрым маршем «военной процессии» создаёт интереснейший звуковой эффект многоголосия жизни.
И именно эту «истинную полифонию», «когда останавливаешься на городской площади в таком месте, где с одной стороны играет шарманщик, с другой — доносятся звуки любительского хора пекарей, а наискосок проходит военный оркестр местного гарнизона», всю жизнь пытался записать нотами Густав Малер. В истинном многоголосии жизни без бутылки не разобраться.
В пятой части («Пьяница весною») вокальной симфонии Малера «Песнь о Земле» мы слышим трагический монолог пьяницы, обращенный к птичке. На фоне оркестровой партии, словно наполненной птичьим щебетом, всеми звуками весны – трелями деревянных инструментов, легкими флажолетами скрипок, их дрожащими тремоло, глиссандо арф, обрывками мелодий, - звучит этот монолог в исполнении тенора. Он всё время прерывается, будто человек не может овладеть ни своими мыслями, ни своей речью и дыханием. Это центр цикла, в котором господствует скепсис – красота природы, вечное обновление земли уступают место опьянению, сну. Грубоватая жанровость, сочная оркестровка, то ослепляюще фресковая, то наивно-изобразительная, вся нервно-экзальтированная атмосфера этой части скрывает за собой ощущение горечи и недостижимости счастья:
Что мне до весны?
Оставьте мне моё опьянение!
Однако, «не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно ухаживается ровно: впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид … » (Притчи, глава 23).
Застольную песню Si colmi il calice мы можем услышать во втором акте оперы «Макбет», в одном из лучших её номеров – сцене безумства главного героя. Композитору удаётся передать мощь контраста душевного состояния Макбета, перед которым возникает видение убитого по его приказу Банко, и веселящихся придворных, увлеченных песней леди Макбет. В момент появления призрака композитор добивается сильнейшего эффекта — очередной куплет застольной завершается аккордом в си-бемоль мажоре, Макбет же вступает со звука «ре-бемоль» (образуемое на мгновение наложение мажорной и минорной терции наглядно передает диссонанс между состоянием Макбета и собравшихся гостей).
Алкоголь становился «действующим лицом» и других оперных произведений.
У Гаэтано Доницетти в «Любовном напитке» странствующий лекарь-шарлатан Дулькамара под видом «чудодейственного бальзама» снабжает влюблённого Неморино обыкновенным бордо. Как следствие, добрую половину спектакля герой ходит пьяным.
У Петра Ильича Чайковского в финальной картине «Пиковой дамы» хор подвыпивших гостей и игроков распевает весёлую песню-кредо:
Будем пить и веселиться!
Будем жизнию играть!
Юности не вечно длиться,
Старости не долго ждать!
Нам не долго ждать.
Пусть потонет наша младость
В неге, картах и вине!
В них одна на свете радость,
Жизнь промчится как во сне!
Следующая далее популярная ария «Что наша жизнь? Игра!» исполняется Германом со стаканом вина в руке. И, как известно, это была последняя пьянка в его жизни.
Также со стаканом поёт арию «Что б мы были без вина?» (Hier im ird'sehen Jammertal) егерь Каспар в первом акте оперы «Вольный стрелок» Карла Марии фон Вебера. Между куплетами он наливает не только себе, но и спаивает егеря Макса:
Что б мы были без вина?
Жизнь мучения полна,
Всё тоской покрыто.
Можно думать об одном:
Есть иль нет стакан с вином,
Выпил – всё забыто,
Выпил – всё забыто!
Как следует поднабравшись егеря решают пострелять. Каспар даёт свое ружье Максу и предлагает ему выстрелить в высоко летящего орла. Макс стреляет и чудесным образом убивает птицу, хотя орёл летел далеко вне досягаемости обычного выстрела. Каспар объясняет, что пуля была особой, волшебной. А может всё-таки не в пуле дело?
Вернёмся к Верди. Первый акт оперы «Отелло». Мичман Яго, завидуя продвижению по службе начальника эскадры Кассио, устраивает пьяную провокацию. Он поднимает за Кассио льстивый тост. Кассио не остается в долгу и, в свою очередь, поднимает тост за любовь. Они пьют ещё и ещё, снова и снова. Именно в этот момент Яго поёт свою застольную песню, пронизанную едким сарказмом. Её подхватывают другие. В конце концов, провокация удаётся: между Кассио и офицером Монтано завязывается ссора, переходящая в поединок.
И на посошок. Номер 14 сценической кантаты Карла Орфа «Кармина Бурана» - «Когда мы в кабаке сидим» (In taberna quando sumus) – кульминация пьяного разгула; бесконечное повторение одной-двух нот рождено повторами в тексте (на протяжении 16 тактов 28 раз употреблен латинский глагол bibet – пьет). «Пьяная латынь» впечатляет:
Продолжаем тему взаимодействия алкоголя и классической музыки. И если ранее мы говорили об объектах (произведениях классики), то сейчас речь пойдёт о субъектах - авторах музыки.
Одиноким прошёл по жизни русский композитор Модест Петрович Мусоргский. К концу своего пути у него остался только один друг - Зелёный Змий.
Посмотрим на знаменитый портрет композитора кисти Ильи Репина, сделанного буквально за несколько дней до его смерти. Внешний вид Модеста Петровича на картине ужасен, между тем здесь ему чуть больше 40 лет. И это не обычная болезнь - это алкоголизм. Современники же утверждают, что художнику, не смотря на свои реалистические взгляды, пришлось пойти на обман будущих зрителей, улучшив облик Мусоргского на портрете.
Во многом непринятие социумом Мусоргского как композитора было обусловлено новаторскими особенностями его музыкального мышления. Он не вписывался в существующие рамки, даже коллеги по "Могучей кучке" отзывались о нём довольно нелицеприятно, называя "идиотом", а Чайковский считал некоторые его произведения какофонией.
Любимое творение композитора - опера "Борис Годунов" - дважды была отвергнута дирекцией императорских театров. А ведь Мусоргский вложил в оперу всю свою душу: "Я жил "Борисом", в "Борисе", и в мозгах моих прожитое время в "Борисе" отмечено дорогими метками, неизгладимыми".
Композитор пропустил через себя жуткую тему детоубийства и передал её в музыке с колоссальным напряжением. Раз открыв дверь в потустороннее, уже не смог закрыть её. "И мальчики кровавые в глазах" исчезали только после основательной порции спиртного. В феврале 1881 года у Мусоргского происходит приступ белой горячки, его без сознания доставляют в госпиталь, записав "вольнонаёмным денщиком ординатора Бертенсона". Гениальный композитор умер 16 марта, а над его кроватью висела табличка: "Денщик Мусоргский".
На картине финского художника Аксели Галлен-Каллелы "Симпозиум" крайним справа изображён национальная гордость Финляндии композитор Ян Сибелиус. И да, он очень любил выпить. Причиной был его тяжелейший невротический характер. С годами критическое отношение к своему творчеству приобрело у композитора гипертрофированный характер. Он безжалостно рвал и сжигал рукописи прежних лет, что привело к уничтожению ценнейших произведений. Когда ему был 61 год, он написал в дневнике: "Изоляция и одиночество ведут меня к отчаянию… Выжить мне помогает алкоголь… Я одинок, оскорблен, все мои настоящие друзья умерли".
Композитор часто сам дирижировал своими произведениями, а перед концертом взбадривал себя алкоголем. Иногда он исчезал на целые дни. Существует непроверенная история, как однажды Сибелиус несколько дней "встречался" с другим любителем "горькой" - директором Петербургской консерватории композитором Александром Константиновичем Глазуновым.
Премьерой Первой симфонии Сергея Васильевича Рахманинова 15 марта 1897 года в Петербурге Глазунов дирижировал в подпитом состоянии. В результате чего - полный провал.
В 1919 году уже почти разрушенный алкоголем Глазунов оказывает поддержку молодому Дмитрию Шостаковичу, поступившему тогда в консерваторию. Между грозным директором и студентом завязались отношения, основанные не только на музыке, но и на склонности Глазунова к выпивке. В тот период была огромная проблема достать хоть какие-то спиртные напитки. Глазунов как-то узнал, что отец Шостаковича - Дмитрий Болеславович имеет доступ к спирту. Шостакович вспоминал: "Глазунов обычно сам приезжал к нам за этим. Дело было организовано с максимально возможной конспирацией. Когда я сейчас думаю об этом, у меня подскакивает давление, как будто я смотрю страшное кино. Иногда мне снятся визиты Глазунова".
Сам Шостакович тоже любил водку. В части из-за темперамента, в части из-за оказываемого на него чудовищного давления со стороны государства. Польский композитор и музыковед Кшиштоф Мейер пишет:
"Нервность Шостаковича проявлялась также в постоянных тиках и гримасах, в непрестанном поправлении очков, поглаживании волос, которые из-за этого вечно находились в беспорядке. При разговоре он проглатывал некоторые слова, другие же повторял по два раза. Говорил быстро, вполголоса, постоянно употребляя слова-паразиты, совершенно не связанные с произносимым суждением. Сидя за письменным или обеденным столом, всегда либо нервно барабанил по нему пальцами, либо подпирал щеку рукой и выбивал на ней пальцами ритм. Он стремился преодолеть застенчивость, и одним из средств для этого был алкоголь. Шостакович не раз говорил, что выпивать свойственно многим творческим людям, придерживавшимся правила макать перо в водку".
