Шестая симфония Чайковского занимает особое место в мировой классической музыке. Во многом это связано с трагическими событиями, последовавшими сразу же после её первого исполнения, а именно, скоропостижной смертью композитора от холеры. С музыкальной же точки зрения симфония, несомненно, вершина творческого пути Чайковского, поднявшись на которую, может быть и не оставалось другого выхода. Только ввысь, в иное существование, за пределы земного бытия. Шестая симфония – последний акт трагедии под названием "Жизнь". Кстати, сам композитор в одном из вариантов симфонии давал ей именно такое название. Существовала даже словесная программа: "Первая часть – вся порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая (финал – смерть, результат разрушения). Вторая часть – любовь; третья – разочарование; четвёртая кончается замиранием, (тоже краткая)". Это было в 1891 году. Осенью 1892 года Чайковский усиленно работал над симфонией в ми-бемоль мажоре и даже закончил её, но внезапно разочаровался в сочинённом и уничтожил партитуру.

Наконец в феврале 1893 года композитор приступает к созданию Шестой симфонии: "Во время путешествия у меня появилась мысль другой симфонии ... с такой программой, которая останется для всех загадкой ... Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя её, я очень плакал".

Разгадкой Шестой симфонии поклонники творчества композитора занимаются и по сей день. Попробуем и мы прикоснуться к этому гениальному произведению. И поможет нам в этом известнейший музыковед Борис Асафьев, его цитаты выделены курсивом.

Итак, "проникнутая субъективностью", т.е. очень интимно-личная, неразрывно связанная с самим композитором, с его внутренним миром, настоящим "Я". В Шестой симфонии неведомая мрачная сила уже неотделима от борющейся и страдающей личности, упорно влача её к смерти, к исчезновению и к изживанию себя в творческом горении и порыве. Таким изживанием себя и была вся жизнь Петра Ильича Чайковского.

Первая часть написана в форме сонатного аллегро. Сначала идёт медленное вступление. Из сумрачных глубин вырастает скорбный мотив-вопрос: "Для чего, зачем всё?". Композитор вызывает к жизни на борьбу уже усталый, в глубинах сознания сокрывшийся дух. Вызывает с тем, чтобы возжечь в нём в последний раз пламень устремлений: вырваться из оков, навстречу манящему призраку-мечте. Мучительно рождение мысли.

В экспозиции тот же мотив даётся в другой инструментовке, в ускоренном темпе. В ней смятение, суетливое мельтешение, скользящие блики. Зловещие фанфары знаменуют её завершение. Звуковой поток прерывается, остаётся одинокий голос альта. Замолкает и он, и вступает тема побочной партии, типичная вдохновенная лирическая тема Чайковского, - в замедленном движении, как бы в опьянении, в восторге созерцания дивного видения, но в благоговейном восторге. Линия направления этой темы идёи вниз, как мелодические темы Ленского, Татьяны, жалобы Купавы, мотив канцонетты второй части Четвёртой симфонии. Экспозиция заканчивается глубочайшим пианиссимо.

Страшным, сокрушительным ударом всего оркестра начинается разработка. Звуковой поток подобен кипению лавы, накатывающей волна за волной. Это не борьба – это острое мятежное, бунтарское, в хаотическом смешении взлётов и падений томящееся беспокойство, предчувствие неизбежности конца, безвыходность сознания: мрачное "Со святыми упокой" подтверждает с своей стороны то, что понятно уже давно. И вот кульминация! Трагический диалог струнных с тромбонами приводит к нечеловеческой безысходности, к жуткой, ничем незаполнимой Бездне. Этот потрясающий симфонический момент сравним с мучительным ощущением длительного исхождения, вытяжения, излучения всей жизненной энергии из тела. Как страшно, если Чайковскому раньше предназначенного времени дано было коснуться этого момента ...

Кажется, что всё кончено? Но нет. Из небытия вновь появляется тема побочной партии, звучащей уже в главной тональности. Жизнь продолжается? Земная ли? А может загробная? Немного мрачноватая пассакалия составляет коду первой части. Погребальная мелодия на фоне безжизненно нисходящих пиццикато у струнных.

Вторая часть – мирный контраст: легковейное Allegro con grazia – всё ещё привет миру! Вальс, но необычный на три, как принято, а на пять четвертей. Мелодия грациозна, изящна, порой кокетлива, с оттенком стилизации. В среднем разделе появляются жалобные интонации – скорбные отзвуки первой части. А может быть, это – предчувствие финальной катастрофы? И вновь возвращается безмятежное вальсирование: по-особому трепетное, взволнованное, неуравновешенное. Это очень похоже на Любовь. Но в коде опять слышится беспокойство, как будто что-то тяжкое врывается в думы, что-то горькое и неприятное, от чего хочется отмахнуться, и не получается.

Третья часть. Передышка закончена. Вновь стихия. Первоначальная суета, мелькание отдельных мотивов, красочная разноголосица постепенно кристаллизуется в чёткий, уверенный и всеподчиняющий скерцо-марш. Здесь надо остановиться. Я уже говорил о сгущающемся мало-помалу сонме призрачных созвучий, которые уже давно тревожили воображении композитора и которых оно начинает вызывать всё чаще и чаще. Отметим их холодную, колкую механичность и автоматичность, не скрываемую никакими узорчатыми фигурациями и ими ещё хуже обнажаемую. В "Пиковой даме" хороводы этих теней играют повсюду крайне важную роль и в момент встречи Лизы с Германом у трупа Старухи тени носятся в вихреобразной скачке. Не забыты они и в пряном колорите жутких моментов первой половины "Щелкунчика", но там дивный лирический подъём музыки в сцене превращения Щелкуна в принца как бы заклинает враждебные силы, хотя только на миг: в лесу они снова появляются сперва в облике томно роящихся снежинок, а потом в жуткой снежной метелице. Наконец, в третьей части Шестой симфонии эти существа (теперь они уже для Чайковского существа, судя по напряжённости музыки!) царят во всей причудливости своего нрава от тихого, вкрадчивого шёпота-шуршания до злобного натиска во всеоружии ритмического властного веления. Все элементы, прежде использованные для их характеристики, здесь как бы утрированы, наряжены то в лукавых – издевательски-лукавых – изломах, то в гордом самоутверждении.

Третья часть – лёт злой силы или наваждение: словно настал чей-то черёд обручения со смертью! Все пути закрыты для того, кто вольно или невольно оказался внутри этого заклятого хороводного круга-кольца. В четвёртой части мы присутствуем уже при агонии просветлённого сознания.

Четвёртая часть, финал: обречённое предание себя смерти. Впечатление от рокового контраста между этой последней частью симфонии и всеми предыдущими неизгладимо врезывается в мозг при каждом слушании симфонии.

Невыносимый стон, беспомощность. Главная партия начинается теми же звуками, что и побочная партия из первой части. Только какая-то она надрывная. Взлёт и тут же срыв вниз, секундовые попевки в конце каждого падения терзают сердце. Побочная партия светлее и трепетнее и построена так же на побочной партии из первой части. Развиваясь и усиливаясь, она кульминирует. Потом всё сбивается … и опять возвращается главная партия. Страдания продолжаются. Ужасные судороги духа. Всё глубже бездна. Следующая волна главной партии, в конце концов, приводит к трагической развязке. Итоговый удар тамтама … и тяжёлая медь начинает откровенно погребальную мелодию. Теперь всё кончено: стенания и плач, тема изорвана в клочья … постепенный уход, тягучее адажио … слышится последний удар измученного сердца. Всё растворилось в НЕБЫТИИ.

Таково откровение, бывшее Чайковскому за семь месяцев до смерти, а если считать со дня окончания инструментовки симфонии, то за два месяца с небольшим до реальной встречи с тем чудищем, о котором он мучительно думал всегда, с момента расцвета своих творческих сил.

Шестую симфонию Чайковского можно назвать музыкальной автобиографией композитора. Сам Пётр Ильич, обычно недовольный своими произведениями, на этот раз считал, что симфония удалась, что он смог выразить всё накипевшее на его измученной душе. Психологическая сила, заложенная в симфонии приводит к тому, что после её прослушивания ощущаешь какое-то очищение, катарсис. Со слезами из человека исходит напряжение, душевные судороги отступают, становится значительно легче.

На нашем сайте Шестая симфония представлена в интерпретациях Геннадия Рождественского, Николая Голованова, Евгения Мравинского и Кирилла Кондрашина.